— Подойди к нему, просто подойди и поговори, — подсказывала я подруге. — Не делай проблему из ничего.
Мария бросила на меня испуганный взгляд. Она с самого детства не умела спорить с матерью, принимая любые её решения как закон. Мы сидели в кафе, куда Маша прибежала после очередной ссоры. На столе остывал недопитый кофе.
— Понимаешь, она опять начала… — Маша нервно крутила в руках салфетку. — Говорит, что я только о себе думаю. Что эта поездка — блажь, и нечего тратить деньги.
Я вздохнула. История была старой как мир — мать не хотела отпускать тридцатилетнюю дочь в отпуск с подругами. Обычная, в общем-то, ситуация превратилась в многолетнюю драму.
— А что если просто поехать? — спросила я. — Ты взрослый человек, сама зарабатываешь.
— Ты не понимаешь! — Маша почти плакала. — Она будет звонить каждый час, говорить, что я её убиваю, что у неё давление…
Я понимала. Слишком хорошо понимала, потому что видела это не первый год. Маша жила с матерью, и та контролировала каждый её шаг. Куда пойти, с кем встречаться, как одеваться — всё проходило строгую цензуру.
— Помнишь, как в прошлом году с Андреем было? — Маша горько усмехнулась.
Ещё бы не помнить. Андрей ухаживал за ней почти полгода. Водил в театр, дарил цветы. А потом не выдержал постоянных звонков её матери и придирок к каждой встрече.
— Знаешь, что она мне вчера сказала? — Маша наконец перестала мучить салфетку. — «Кому ты нужна кроме меня? Только я тебя по-настоящему люблю».
Я молчала. Что тут скажешь? Материнская любовь превратилась в удавку, которая с каждым годом затягивалась всё туже.
— А самое страшное, — Маша понизила голос, — я иногда думаю: может, она права? Может, правда никому не нужна…
— Прекрати! — я не выдержала. — Ты прекрасный человек. Умная, добрая, красивая. Просто она…
Я замолчала, подбирая слова помягче. Но Маша уже качала головой:
— Нет, она желает мне добра. Просто боится за меня. Знаешь, она ведь одна меня вырастила…
Знаю. Эту историю я слышала сотни раз. Как отец ушёл, когда Маше было три года. Как мать работала на двух работах. Как отказывала себе во всём.
— Но это не значит, что ты теперь должна всю жизнь расплачиваться, — сказала я тихо.
Телефон на столе завибрировал. Маша вздрогнула, как от удара.
— Мама, — прошептала она, глядя на экран. — Я же сказала, что на обеде…
— Не бери, — посоветовала я.
Но она уже поднесла телефон к уху. Я видела, как меняется её лицо — словно маска испуга опускается на него.
— Да, мамочка… Нет, я помню про давление… Конечно, куплю… Да, уже иду…
Она встала, торопливо собирая сумку.
— Прости, мне пора. Мама волнуется — я обещала зайти в аптеку…
— Маш, — я поймала её за руку. — Ты же понимаешь, что это ненормально?
Она замерла на секунду. В глазах мелькнуло что-то — может, осознание, может, страх этого осознания.
— Все матери волнуются, — пробормотала она. — Просто моя немного больше…
— Немного? — я не могла сдержать сарказм. — Она разрушает твою жизнь. Ты сама это знаешь.
Маша молчала, кусая губы. Потом телефон зазвонил снова, и она дёрнулась, как марионетка, которую потянули за ниточки.
— Мне правда пора. Спасибо, что выслушала.
Я смотрела, как она почти бежит к выходу, и внутри поднималась глухая злость. Не на Машу — на ситуацию, в которой она оказалась. На мать, превратившую любовь в инструмент контроля. На собственное бессилие — ведь что я могу сделать, кроме как выслушивать её раз за разом?
Телефон пискнул — пришло сообщение от Маши:
«Извини, что убежала. Просто мама правда волнуется…»
Я не стала отвечать. Что тут скажешь? Пока она сама не поймёт, что происходит, ничего не изменится. А я могу только наблюдать, как моя подруга медленно тонет в этой удушающей заботе, которая давно перестала быть любовью.
***
Оставив остывший кофе, я долго сидела в кафе, размышляя о подруге. Внутри всё кипело от беспомощности. Сколько раз мы обсуждали эту ситуацию? Сколько раз Маша плакала, жаловалась, но в итоге возвращалась в привычную колею?
Телефон снова пискнул. На этот раз Маша прислала голосовое сообщение:
«Представляешь, мама говорит, что если я уеду, она перестанет принимать лекарства. Что мне делать?»
Я нажала на запись:
— Маш, это шантаж. Обычный эмоциональный шантаж. Она взрослый человек и прекрасно знает, что ей нужно делать со своим здоровьем.
«Но вдруг правда что-то случится?»
— А что может случиться за неделю? У неё есть соседка, есть телефон твой. В конце концов, есть скорая помощь.
«Ты не понимаешь…»
— Нет, это ты не понимаешь! — я почти кричала в телефон. — Она манипулирует тобой. Использует твою любовь и чувство вины. И будет использовать, пока ты позволяешь.
В ответ тишина. Потом короткое: «Я подумаю».
Через два дня Маша позвонила сама:
— Я решилась! — в голосе звенело что-то похожее на истерику. — Купила билет. Прямо сейчас купила!
— Молодец! — я искренне обрадовалась. — Когда вылет?
— Через три недели. Я ей ещё не сказала…
— Маш, скажи сразу. Чем раньше, тем лучше.
Она глубоко вздохнула:
— Да, наверное, ты права. Сегодня вечером скажу.
Вечером она не позвонила. Утром тоже. Я написала сама, но ответа не получила. К вечеру следующего дня начала всерьёз волноваться.
Маша появилась на пороге моей квартиры без предупреждения. Заплаканная, с чемоданом.
— Можно я у тебя поживу? Пару дней, пока не найду квартиру…
Я молча обняла её и завела в комнату.
— Она устроила такое… — Маша говорила сквозь слёзы. — Сначала кричала, что я неблагодарная. Потом начала задыхаться, схватилась за сердце… Я испугалась, вызвала скорую. А когда врачи сказали, что всё в порядке, она… она…
— Что она сделала?
— Сказала, что лучше бы я не родилась. Что она всю жизнь мне отдала, а я… — Маша разрыдалась.
Я принесла воды, села рядом.
— И что ты теперь?
— Собрала вещи и ушла. Телефон отключила — она звонит без перерыва. Знаешь, я как будто проснулась. Поняла, что так больше не могу.
За следующую неделю Маша нашла квартиру, перевезла остальные вещи. Мать караулила у подъезда, звонила соседям, писала мне. Я не отвечала.
— Знаешь, что самое странное? — сказала как-то Маша. — Я думала, будет страшно одной. А мне… спокойно. Впервые за много лет спокойно.
В отпуск она всё-таки поехала. Присылала фотографии с пляжа, из ресторанов. На них была другая Маша — улыбающаяся, расслабленная.
Мать до сих пор пытается вернуть контроль. То пишет, что умирает, то угрожает, то умоляет. Маша читает сообщения, иногда плачет, но держится.
— Может, когда-нибудь мы научимся общаться по-другому, — говорит она. — Но сначала я должна научиться жить своей жизнью. Просто жить, понимаешь?
Я понимаю. И горжусь ею. Потому что знаю — этот шаг стоил ей невероятных усилий. Но иногда любовь нужно проявлять именно так — уходя, чтобы сохранить себя. И может быть, однажды эта дистанция поможет выстроить новые, здоровые отношения. А может, и нет. Но теперь это будет её выбор. Её жизнь. Её свобода.
